МАКРОГЕН

«Мы уничтожим друг друга, если не изменим политику»

Л.: Прежде всего, объективные ученые с обеих сторон согласились, что ракетно-ядерная система со все большей точностью наведения, определения целей, термоядерными боеголовками и передовым базированием — это система войны, а не удержания от войны.

Происходит следующее. Мы живем в безумном мире, где верховодят те, кого можно назвать утопистами, идеологами, фанатиками. Такие как Макнамара, Киссинджер, Расселл — на западной стороне. На восточной стороне — такие как Хрущев, который заявил, что готов заключить соглашение с Западом на этой основе. Хрущев, на мой взгляд, постоянно блефовал. Я не верю ни одному его слову.

К.: Но Хрущев, может быть, был не первым советским лидером, который строил соглашения с Западом на основе безумия.

Л.: Нет, конечно. Но дело в том, что он принимал эту иллюзию баланса страха и часто принимал устрашающие позы, производил большой шум. Он, как профсоюзный лидер на переговорах, который старается припугнуть, чтобы добиться своего. Но на самом деле он был распространителем иллюзии. Он также не лучшим образом относился к так называемому третьему миру. Его большие аппетиты отвратили от него египтян. Можно вспомнить один из инцидентов, когда он, выступая в Египте перед российскими техниками, говорил вещи, неприятные для египетского уха.

Проблема заключалась в том, что эти идеологии настаивали на необходимости поддерживать баланс страха, т.е. строились на утопии. Там было много мошенничества. Наговорили уйму лжи в целях манипулирования своими народами.

Однако из прочитанного мной становилось ясно, что в советской научной и военной среде присутствовало совершенно правильное понимание проблемы. Дело в том, что если взглянуть на все с корректной военной точки зрения, у вас возникнет правильное понимание политических, глобальных, исторических реалий. Мы обсуждали эту проблему с военной точки зрения с американскими, германскими и другими европейскими экспертами. И понимание безумия военной доктрины вот что помогло нам прояснить ошибочность всего политического курса.

Говоря попросту, этот подход состоит в том, что никаких средств сдерживания путем устрашения в истории не было и нет. И к ядерной эпохе это относится также, как и к любой другой. Существует только две действительные возможности: эффективная оборона или упреждающий удар.

Мы видели признаки обеих этих тенденций как с европейской, западной, так и с советской стороны. Мне было очевидно наличие аналогичных установок в окружении маршала Николая Огаркова. Я настолько разобрался в нем, что мог почти читать его мысли на расстоянии. Его мышление было опасным, но с точки зрения военной доктрины правильным. Это здравомыслящий, трезвый, очень опасный противник, потому что он мыслит трезво.

Если нация считает, что она подвергается угрозе уничтожения или что она может потерять способность защитить себя... В 70-е годы подобные условия возникли.

Советская система не могла продолжать функционировать экономически в прежнем виде сколько-нибудь долго. При том политическом курсе, который англо-американцы выбрали для Запада в 1964-1967 гг., и Запад бы тоже долго не продержался. Шла гонка двух силовых систем к катастрофе. Вопрос заключался только в том, какая рухнет первой. И та, которая ожидала, что рухнет первой, могла, вероятно, начать войну. Причем, с обеих сторон наблюдались признаки обеих тенденций.

Единственным решением, по-моему, было заглянуть правде в глаза, открыто объявив, что нами правят безумцы, идиоты с обеих сторон.

К.: Что же Вы конкретно предложили Шершневу?

Л.: Я изложил свое общее понимание проблемы. Что из-за безумной экономической политики мы создаем взрывоопасную ситуацию. Причем корень зла не в военных, а в экономических и социальных проблемах. Военная проблема вырастает из экономической, потому что оружие это только оружие. Вот очевидный вывод из всего этого: с военной точки зрения остается только две альтернативы: упреждающий удар или стратегическая оборона. А для стратегической обороны ракеты неэффективны. Я сказал: вы, русские, работаете над новыми физическими принципами, как мы их называем. Если бы мы попытались использовать ракеты, они бы не сработали. Как стратегическая оборона, они стоят слишком дорого. А если мы будем использовать лазеры и другие системы, основанные на новых физических принципах!? Уничтожение ракет обойдется дешевле, чем их строительство. Это обсуждалось в целой серии дискуссий.

Так можно сделать оборону дешевле нападения. Аналогичным образом, мы можем добиться сдвига в балансе в сторону обороны. От имени советского правительства Шершнев согласился с моим подходом. «Да, сказал он, это может быть сделано».

К.: Шла ли при этом речь: об открытом, прямом сотрудничестве между Советским Союзом и США?

Л.: Мы согласились, что оно принципиально возможно. Было три пункта и это был первый. Шершнев вернулся из Москвы в начале 1983 года и сказал: «Да, мы на это согласны». Далее я предложил следующее. Эта программа, сказал я, будет очень дорогой, но мы сможем ее оплатить. Если мы используем те же станочные принципы, что и в секторе по производству гражданской продукции. Увеличение производительности труда будет более чем достаточным для компенсации затрат.

К.: Предполагалось вот эти военные технологии использовать в производстве полезной гражданской продукции?

Л.: Другими словами, удалось бы перейти от секретности к открытому использованию технологии. Затем мы объявили бы, как это было в случае американской космической программы, что мы будем производить гражданские машиностроительные технологии на базе технологий производства систем вооружения.

Например, у меня, скажем, есть ракетный завод. Он может также выпускать поезда. С новыми технологиями мы можем производить новые типы железных дорог. Использование совершенно нового семейства станков, новых типов материалов даст такое увеличение производительной силы труда, которое более чем окупит нашу оборонительную систему.

Следующим пунктом было предложение сотрудничать в предоставлении этих новых технологий не только друг другу, но и всему миру. Предыстория этих предложений такова. В декабре 1981 года, после моего меморандума администрации Рейгана, меня спросили, согласен ли я на условиях, определенных законом о национальной безопасности, открыть такой новый параллельный закулисный канал связи с СССР. Я сказал, что буду рад это сделать, но только при выполнении двух условий: во-первых, я хотел иметь возможность передавать все, что они считают нужным передать, а во-вторых, излагать при этом свое собственное мнение. Кроме того, необходимо было выяснить, будет ли эта связь осуществляться через Вашингтон. Мы уже имели нерегулярные контакты с Евгением Шершневым. Мы знали его ранг в посольстве. Так что я думал, что это будет неплохой выбор. Я организовал двухдневную конференцию в Вашингтоне, чтобы познакомить со своими основными предложениями иностранных и американских официальных представителей и т.п., пригласив заинтересованных лиц из всех стран Восточного блока. Я пошел на этот шаг потому, что считал необходимым предварить переговоры установлением атмосферы честности и открытости.

После этого мероприятия, которое Шершнев посетил вместе с другими, мы имели с ним нашу первую встречу. Я предъявил ему свои полномочия для ведения переговоров и через несколько недель он передал мне согласие своего правительства вести такую дискуссию. Так что переговоры продолжались. Одной из трудностей было, конечно, принятое в июне-июле 1982 года решение, что преемником Брежнева станет Андропов. Все стали пересматривать свои установки. Должен сказать, что в конце 1982 года у меня возникло ощущение, что Леонид Брежнев был гораздо более открыт для такого рода дискуссий, чем Андропов. Брежнев был, по-своему, гораздо большим прагматиком. Одной из причин так думать было то, что я увидел во время путешествия Брежнева в Западную Германию в 70-е годы. Он был приглашен сделать обращение к немецкому народу. В последнее время он выглядел больным, но в данном случае был полон энергии и делал предложения по сотрудничеству типа проекта строительства КамАЗа. На основе этого впечатления я говорил людям в американском правительстве, что советское правительство воспримет с интересом неожиданную перемену в нашей позиции.

Но вот пришел Андропов. У меня было ощущение, что это политик более британского стиля.

К.: Из чего это вытекало?

Л.: В том смысле, что у него психологические и социологические мотивы преобладали над экономическими. Он больше походил на лондонского спекулянта, чем на заводского мужика. Более того. Позиция Шершнева в феврале 1983 года уже отразила происшедшие перемены. Шершнев, со ссылкой на Москву, высказал два любопытных соображения, уточнив при этом, что это не его мнение, а мнение ИМЭМО, в то время как он сам тогда официально числился под началом Арбатова в Институте США и Канады. Это было слабым местом, но тогда я думал, что использование этого канала может дать какие-то преимущества.

Иногда он употреблял выражение «на высшем уровне», когда хотел выделить мнение инстанции, вышестоящей по отношению к Арбатову. И это выражение звучало в его высказываниях все чаще.

Вот, что теперь заявлял Шершнев. Пункт первый. Осуществимость. Да, такая технология вполне достижима. Второй пункт. Экономические преимущества военных исследований для гражданских отраслей. Да, мы согласны. Пункт третий. США и СССР должны делиться новейшей технологией. Дважды категорическое «нет». Первое «нет» потому, что якобы это не разрешено советской Конституцией. Никакого рассекречивания военной технологии, разглашения государственных тайн потенциальному противнику.

Очень интересна вторая причина отказа: вы нас победите, если мы раскроем свои секреты, Запад победит нас. Вот почему мы отвергаем это.

Но это тоже только видимость, а не сущность. Реальная подоплека была в другом. Советское руководство, дал понять Шершнев, не боялось открытых дискуссий, потому что высшее руководство Демократической партии (тогда находившейся в оппозиции — прим. пер) заверило советскую сторону, что оно уже устроило дела в Белом Доме так, что это предложение никогда не попадет к президенту на стол. Кроме того, по словам Шершнева, их очень интересовали мои предложения по экономике и, несмотря на возражения против того, что я предлагаю, они считают дискуссию саму по себе очень интересной. И, хотя они убеждены, что президент никогда не выступит с предложениями, основанными на моей программе, они считают, что дискуссия должна быть продолжена. Шершнев не знал некоторых вещей.

К.: То есть советской стороной эти идеи были отвергнуты как нереальные или все-таки за отказом советской стороны стояли какие-то страхи, они чего-то боялись? Опасение, что все-таки американская мощь...?

Л.: Так он сказал, но не этого он опасался. У них было соглашение, как они полагали, с Демократической партией. В этом все дело. Вот последовательность событий, которая объясняет, почему я стал пользоваться в Москве дурной славой. Упомянутая дискуссия состоялась в феврале. А в начале марта мой коллега и еще один человек из Совета национальной безопасности встречались со спичрайтером Рейгана. Целью этой встречи было написать примерно пятиминутное сообщение с тем, чтобы из уст президента было подтверждено то, что я говорил Шершневу. Итак, этот спичрайтер написал пятиминутный раздел речи президента, который прошел проверку Совета национальной безопасности.

К.: Эта часть выступления содержала все компоненты Вашей идеи, или подавала ее в урезанном каком-то виде, односторонне?

Л.: Там содержалось ключевое положение, которое должно было быть услышано в Москве в подтверждение того, что я говорил.

Эта речь пошла в департамент президента. Она была там 22 марта. И как сообщили Шершневу представители демократов, кто-то из сотрудников Белого Дома изъял этот фрагмент. Но затем некто из Совета национальной безопасности восстановил текст, не ставя в известность аппарат Белого Дома.

Следующим вечером этот текст был прочитан по американскому телевидению. Той же ночью, а точнее, утром 24-го, получив это сообщение, Андропов, я полагаю, пришел в бешенство.

Более того. Я знал, что я делаю. Я использовал страхи патриотов в военной среде и других сферах двух сверхдержав, чтобы сказать: то, что мы делаем — безумие. Мы уничтожим друг друга, если не изменим свою политику. А перемены нужны следующие: покончите с террором, используйте новую технологию, которая требует от нас перехода к международной экономической политике, основанной на науке, как двигателе экономики. Я пытался сыграть на патриотизме с обеих сторон, в НАТО и в советском блоке, чтобы использовать его как силу, противостоящую олигархии. С течением времени возникла далеко не невидимая олигархия, стоящая одновременно и за службами безопасности в Советском Союзе и за английскими хозяевами Генри Киссинджера. Значение Киссинджера сильно преувеличивается прессой. Он всего лишь инструмент. За ним стоит Чэтем-Хаус, Королевский институт международных отношений, который является старой геополитической группировкой Вилер-Беннетта. В этой группе геополитическая традиция имеет свой центр.
Англо-американская олигархия

Существует сила, группирующаяся вокруг богатых фондов, богатых семейств, известных фамилий.

К.: Кем персонально представлена эта олигархия?

Л.: Эта олигархия, имевшая свои корни в Венеции с очень давних времен, стала в ХVl веке осуществлять экспансию, чтобы захватить Нидерланды и Англию. Она была вдохновителем каждой большой войны в Европе на протяжении сотен лет. Эта группировка организована в форме, которая называется в Италии «фонди». Это фонды олигархии. К примеру, они существовали в России в форме поместий, очень влиятельных семей, которые владели землями, равными по территории целым государствам.

Рассмотрим структуры, называемые «фонди». Это фонды, представляющие собой тресты. Трест — организация, сосредоточивающая у себя богатство семьи. Это то, что некоторые люди называют финансовым капиталом, но это не капитал. Он не рожден в промышленности. Это главным образом доход от ростовщичества. Он собирает ренту со всего. Эти семейства, даже когда они уже прекратили свое существование биологически, продолжают существовать в форме фондов их имени, как корпорация, которая имеет своих «самовоспроизводящихся» директоров.

Много подобных вещей происходит отсюда. К примеру, существует старая феодальная олигархия, организованная в виде фондов следующим образом. Семья уже не владеет реально фондом. Фонд владеет семьей как, например, в случае семьи Тюрн унд Таксис в Европе. Это фонд, а принц — всего лишь наследник фонда. Британская королевская семья является собранием фондов. Вы можете наблюдать это во всем мире: корпорации, богатые семьи создают фонды.

Например, семья Рокфеллеров. У нее нет больших денег. Есть миллионы, но не миллиарды. Миллиарды заключены в фондах. Таким образом, мы имеем здесь безжизненную коллекцию мертвых душ.

К.: Какова же, так сказать, объективная роль этих фондов? К чему они стремятся?

Л.: Фонд, в первую очередь, основан на ростовщичестве. Это — чистая рента. Фонд — это не более чем финансовая корпорация, которая обычно имеет какое-то освобождение от налогов — расходы на благотворительность и т.п. Лицо фонда определяется его самовоспроизводящимися директорами, его доверенными лицами. Это как передача живыми людьми своего интеллекта чужеродным мертвецам. Все фонды функционируют на основании специальных соглашений, которым люди обязаны служить. Главная цель фонда — увековечить себя путем самовоспроизведения на основе ростовщичества. Подобного рода фонды играют доминирующую роль в европейском и американском обществе. Право на большую часть финансовой собственности принадлежит этим фондам. Теперь эти фонды извлекают свою прибыль из ренты в самых различных формах. Они инвестируют в ценные бумаги. Они инвестируют в торговлю ради извлечения торговой прибыли, подобно международным пищевым, зерновым картелям. Фонды идут только на минимальный риск. Они одалживают свои деньги предпринимателям, которые берут риск на себя. Они являются финансовой силой, стоящей за банками, страховыми компаниями и т.п. В результате всего этого они контролируют большинство людей в экономической жизни. Кроме того, они также занимаются благотворительностью: они раздают дотации, с помощью которых контролируют образование, науку, культуру и искусство.

К.: Наверно и политику не в последнюю очередь?

Л.: Да. Они контролируют прессу, основную часть прессы. Действительно, мы имеем общество, в котором люди говорят: правительство делает это, правительство делает то. Нет! А вы посмотрите, кто стоит за правительством и вынуждает делать те или иные шаги. Существует вот эта форма паразитирования на теле общества. Они, фонды, — подобны раку. В рационально устроенном обществе это было бы невозможно, мы бы сказали: почему мы позволяем губить себя подобным образом?

В Восточной Европе эта функция фондов в значительной мере исполнялась монастырями. Вы можете видеть это, например, во время монгол-татарского нашествия на Русь. Князья были маргинальными фигурами. Монастыри были реальной властью в монгольской сатрап и это надолго осталось в истории России. В Сербии, как и в России, церковь была церковью монастырей, а не церковью «мирян». Монастырь на горе Афон, святой горе в Греции, полностью контролировал Сербию. Монастырь — это «фондо». Монахи, в частности, официальные лица монастыря, контролируют этот фонд. В бедных странах монастыри контролируют экономическую жизнь сельской местности.

На Западе возник орден бенедиктинцев. Бенедиктинцы появились там в результате образования религиозных орденов на основе вкладов денежных средств отдельных семейств. Бенедиктинский орден был создан под влиянием Константинополя примерно в 500 году наше эры. Бенедиктинский монастырь являлся правительством. Существовало автономное правительство. В случае Венеции первичным «фондо» стала церковь Святого Марка. Церковь Святого Марка действует как центральный банк, куда все остальные семейные банки должны помещать свои деньги.

В Америке превращение состояний богатых семейств в фонды произошло на рубеже нашего века и в годы правления президента Теодора Рузвельта оно было закреплено. Рузвельт и Вильсон закрепили этот институт в начале нашего века.

Таким образом существует англо-американское собрание фондов, которое связано между собой идеей британского свободного масонства. Но масонство — это только нижний уровень этой структуры. На этом уровне приобретается и оказывается влияние.

Таким образом, мы имеем вне правительства иерархию лиц, связанных с этими учреждениями. Если вы знакомы с ними, вы будете знать, что те или иные профессора, те или иные адвокатские фирмы и т.п. входят в американскую номенклатуру, или англо-американскую номенклатуру.

В результате прошедшей эволюции правительства имеют двойственный характер. Существует официальное, конституционное правительство, которое выражает интересы нации, но также и личности. Оно, однако, прежде всего должно заботиться о благе населения целом, о его развитии. Это правительство. Но есть и другая власть — это фонды, группа фондов. Эти две силы конфликтуют. В принципе они должны конфликтовать. Но постепенно фонды стремятся взять правительства под контроль.

Моей задачей в проекте СОИ было обратиться к патриотическим чувствам членов правительства. Я имел дело с ИМЭМО, с советскими военными и т.п. Что я мог сказать им? Я говорил, что это в национальных интересах наших стран. Если бы тогда Россией правил не Андропов, а любой другой русский лидер, у которого хватило бы ума понять проблему, который признал бы, что это соглашение разрушит «власть Ялты».