МАКРОГЕН

«Чтобы выжить, они идут в Россию и сосут ее кровь»

Л.: Я Вас понимаю, но мы говорим сейчас о мировом кризисе. Люди в России должны правильно представлять себе глобальные реалии. История лжи мешает видеть реальные мировые проблемы. От старого режима сохранились старые стереотипы восприятия мира, но появились и новые, порожденные режимом Ельцина и средствами массовой информации. Однако, общая картина происходящего более сложная. Вы должны понять безумие и саморазрушение Запада для того, чтобы увидеть общую картину современного мира.

Я вам нарисую эту картину со своих позиций. В октябре 1988 года в общенациональной передаче здесь и в своей речи в Берлине, я отметил две вещи. Особенно то, что экономика России скоро рухнет, а Восточный блок развалится, что Германия, возможно, скоро будет объединена, а Россию и Польшу ожидает большой кризис перестройки.

Я видел, что должно произойти, это было вполне ясно для меня. Что нужно делать в такой ситуации? Нужно строить. Нельзя останавливаться. Особенно необходимо строить железные дороги и тому подобное. Полностью используйте существующие производственные мощности, до полного износа, а затем заменяйте их. Мобилизуйте группу ученых из военно-промышленного комплекса для решения проблем гражданского сектора с помощью их знаний и навыков для налаживания крупномасштабного производства. Наладьте производство продовольственных товаров, добейтесь самообеспечения продуктами питания. Это не слишком сложная задача. Этого можно достичь.

Что произошло? Пока продолжалось противостояние между Востоком и Западом, советское военное производство и оборудование производили впечатление. Это была реальная сила. В условиях нападения, если оно совершается, советская система может работать. В других условиях — нет. Только в условиях нападения. Все, кто обладал интеллектом на Западе, понимали это. Только идеологи и дураки могли отрицать серьезность советского военного потенциала.

Однако советская военная угроза была физической реальностью и необходимо было создать ей реальный противовес, то есть военную экономику, средства обеспечения, технологию. Что происходит в наше время? 1989 год, крах Восточного блока. Понял ли Запад происходящее? Нет. Теперь здесь вообще считают, что им нет больше необходимости находиться в здравом уме.

Если вы посмотрите на западные правительства после 1989 года, то вы увидите — что-то случилось. Джорджем Бушем овладело просто клиническое безумие, полное безумие. Если вы посмотрите на то, что происходит во Франции, на разрушение правительства Италии, разрушение Германии шаг за шагом, вы увидите, что сейчас происходит разрушение мира. При этом отчасти это делается сознательно.

К.: Это именно их воля, или за ними кто-то стоит?

Л.: Это и воля тех, кто за ними стоит, и их собственная воля, но они не имеют понятия ни о чем лучшем. Бенгальский тигр не знает, нравственно ли то, что он делает. Он просто ест. То же самое относится к некоторым правительствам. Самое существенное для понимания того, что предстоит России, это: то что здесь произойдет, будет в значительной мере реакцией на новые явления в окружающем мире.

Так, что есть люди на Западе, которые думают: «С Россией покончено, это уже не та сила, с которой надо считаться, не великая держава. Вся сила у нас. Таким образом, все, что мы хотим, произойдет по нашей воле, так что никто не в состоянии нам сопротивляться». Ельцин видит все это, глядя в глаза правителям Лондона и Вашингтона. Он рассуждает так: «Да, нас действительно победили. Мы проиграли войну». И он говорит: «Я буду вести себя умно, буду послушен, подчинюсь». «Будем благоразумны, — говорит он своим друзьям, — Будем сотрудничать с ними. Эти люди в парламенте, они живут в прошлом. А мы в настоящем».

Какова, таким образом, ситуация? Определенные люди находятся у власти в Вашингтоне и Лондоне. Послушайте Маргарет Тэтчер. Эта женщина больна, она лишена контакта с реальностью. Вся англо-американская система готова вот-вот рухнуть. Раздулся самый безумный финансовый пузырь в истории человечества. И чтобы выжить, они идут в Россию и сосут ее кровь. То же, что они делают в развивающихся странах.

Мы наблюдаем процесс погружения в хаос во всем мире. А что на уме у тех, кто направляет этот процесс? То, что у этой группировки всегда было на уме. Их намерение — вызвать войну между Севером и Югом, включая войну России с Центральной Азией, в которой будут участвовать Иран и другие исламские государства.

К.: Чтобы уменьшить количество населения, расчистить политическое и географическое пространство для себя?

Л.: Вызвать войну — это геополитика. Это война по сокращению населения, мальтузианская война. Как то, что происходит в Алжире сегодня. Чтобы осуществить это, они говорят, что им нужна война «для улучшения структуры населения», чтобы 20% населения мира, проживающие в северном полушарии, могли выжить за счет остальных 80%. С помощью так называемого экологизма пытаются уничтожить науку и технологию.

К.: А с какой целью они пытаются их уничтожить?

Л.: Ну это опять же вытекает из специфического характера фондов. Это прослеживается во всей истории. Напомню, что в рабовладельческих Соединенных Штатах закон предусматривал смертную казнь для тех, кто обучал раба читать и писать. Посмотрите на декреты Диоклетиана в Римской империи. Когда люди понимают, что они являются образом Божьим в силу заложенного в них творческого начала, разве они могут принять систему, при которой с их собратьями-людьми обращаются как с животными, забивая, как скот на бойне?

Видите ли, их целью просто является увековечение власти определенной группы. Посмотрите на кривую роста мирового населения, в той мере, в которой мы способны ее отследить. Вы увидите, что огромный скачок произошел после 1440 года. Почему это случилось? Из-за двух вещей: концепции политических институтов, включающей создание современной науки, и установки на евангелизацию мира. Эти конкретные благотворные перемены, произошедшие в Европе в тот период, откристаллизовавшись, изменили мир, повысив уровень общественных институтов и производительной силы труда человечества.

Люди, которые консультируют фонды — это не глупцы-политики или прочие невежды, которых мы можем наблюдать. Прочтите для примера книгу Гиббона «Закат и падение Римской империи», — одну из многих работ, которые были использованы британцами для разработки своей стратегии создания Британской империи. Так что эти люди знают, что они делают. Просто дело в том, что они служат злу.

Чего я хотел добиться с помощью стратегической оборонной инициативы, так это использовать патриотизм, в сущности, чтобы мобилизовать нации против олигархии... Сегодня мы достигли точки, когда противник празднует свой триумф, однако своим триумфом он приближает собственную гибель. Таким образом нас ожидает кризис, который ясно проявится и изменит глобальное соотношение сил. Мы должны рассматривать положение в России с точки зрения этого глобального соотношения сил.

Мы не игнорируем внутренние тенденции сегодняшней России, они показывают: последней конструктивной силой, способной мобилизовать общество на противостояние хаосу является армия... Это — последний бастион против хаоса.

К.: Именно сейчас она подвергается сильной чистке Ельциным.

Л.: Это опасное занятие для него.

К.: Лидер парламентской группы «Реформа Армии» В.Уражцев, последовательный антикоммунист и руководитель первого независимого профсоюза военнослужащих, считает, что под видом реформы происходит фактическое разрушение армии.

Л.: О, конечно. С другой стороны, армия имеет свои ограничения, за исключением того, что в ней имеется своя структурированная интеллигенция, с которой и борется Ельцин. Существуют две категории армейской интеллигенции, за которыми надо наблюдать очень внимательно ввиду их ключевого значения. Одна из них — стратегическая интеллигенция. Это стратеги, разработчики стратегии. И есть научная военная интеллигенция, мозги военно-промышленных производств. И есть технические кадры, работающие вместе с ними. И, наконец, в России в целом есть другая интеллигенция, — я думаю только о жизнеспособной ее части, историках, ученых и т.п.

Перед вами очень конкретная проблема. Некоторые люди из России спрашивают меня, например, об этих вещах, над которыми я собираюсь продолжить работу. Проблема заключается в том, как поступить с военно-промышленным комплексом в России таким образом, чтобы спасти Россию? Понимаете. Вы сталкиваетесь с проблемой, о подходе к решению которой, как я полагаю, в России нет достаточно ясного представления.

К.: То есть как использовать научный, технический потенциал военно-промышленного комплекса на гражданские нужды, преобразовав его на свободно-предпринимательской основе?

Л.: Суть в том, что вы должны посмотреть, какую работу выполнял этот сектор экономики и уяснить из его органического прошлого, каковы его возможности в настоящем. Он обнаруживал некоторые черты Римского легиона, в том смысле, что начинал совершенствовать свою собственную экономическую основу, поддерживать себя независимо от гражданского сектора экономики...

К.: Самодостаточная система, так сказать.

Л.: Да, правильно. Однако сейчас этот сектор есть то, что он есть и вся задача в том, чтобы преобразовать его, не разрушив.

К.: Вот в том-то и дело. Под видом конверсии до сих пор фактически осуществляется разрушение этого сектора.

Л.: Именно так.

К.: Это, видимо, соответствовало рекомендациям МВФ, который стоял за всем этим.

Л.: Совершенно верно. Вот цифры потерь, понесенных в результате конверсии одного высокотехнологичного предприятия, преобразованного в завод по производству какой-то ерунды. На каждые 3 доллара выпущенной продукции приходилось 7 долларов затрат. Таким образом вы губите все предприятие.

К.: И разрушение это осуществлялось слишком откровенно, чтобы его можно было приписать последствию допущенной ошибки.

Л.: Конечно, это делалось сознательно. Это грабеж. Запланированный грабеж.

Вы не должны снижать технологический уровень. Это я и предложил в своей концепции СОИ: не снижайте технологический уровень, используйте накопленный потенциал на инфраструктурное строительство.

Просто очевидно, что в России существуют подходящие производства в отдельных секторах ВПК, скажем, производство танков. И эти кадры и эти возможности должны быть сохранены, потому что за ними стоит потенциал тяжелого станкостроения. Имеется Уральский комплекс, «Уралмаш». С такими возможностями я мог бы построить транспортную систему. К примеру, в России огромные расстояния. Серьезная проблема российской экономики, наиболее отличительная ее черта — низкая плотность населения. Большая проблема то, то нет достаточного количества населения. Потому что если приходится перемещать что-либо на большое расстояние, приходится платить за это двойную цену. Мы платим за саму транспортировку и за время, которое уходит на накопление груза для отправки. Чтобы транспортировка обходилась дешевле, груза должно быть больше.

У вас также значительны потери продовольствия вследствие порчи. Поэтому одноколейная железная дорога это недомыслие! Вам необходимы двух и четырехколейные железнодорожные пути. Они должны быть высокоскоростными, 200–300 км/час, по крайней мере.

К.: Откуда Россия могла бы взять средства на все эти нужды?

Л.: Давайте рассмотрим и это. Это означает рост производительности, когда вы этого добиваетесь. Это предполагает энергетику. Ядерную энергетику. Проблемы же ядерной энергетики в России — это главным образом неправильная конструкция реактора. Все, что случилось в Чернобыле, было несчастным случаем, вызванным недостатками проекта. Теперь, в энергетике, транспорте, водоснабжении, медицине, здравоохранении и образовании.

К.: За счет каких в основном возможностей все эти преобразования можно осуществить? За счет частного сектора, или за счет государства, или совместно?

Л.: Все в комплексе.

К.: А какова роль каждой составляющей в этой комбинации?

Л.: Фридрих Лист и Сергей Витте понимали: нужен национальный, а не центральный банк. Нужно защищать промышленность. Нужно контролировать обмен валют и капиталов. То есть необходимо все то, что как раз и запрещает МВФ.

Давайте посмотрим на все с точки зрения физической, а не монетаристской экономики. Имею ли я рабочую силу? Свободную рабочую силу, которую я должен занять? Есть ли у меня заводы, фермы? Потребности, в конце концов?

Следовательно, все, что нам необходимо, мы имеем сами. Мы лишь должны позаботиться об импорте того, что мы не можем производить. Первым делом займемся строительством инфраструктуры в государственном масштабе. Я бы использовал военнопромышленный комплекс. Я бы занялся системой железных дорог, системами водоснабжения, коммуникаций, энергетики, энергораспределения, образованием и здравоохранением. Это основа государственного сектора. Если я собираюсь производить высокоскоростные железные дороги, почему бы не сделать их на магнитной подушке? В России для этого есть магнитогидротермодинамика, технология. Используйте немецкие разработки и делайте совместный проект. Мы в состоянии построить железнодорожную систему от французского Бреста до Владивостока. Какие-нибудь четыре колеи. Вы можете это сделать. Вы имеете такую потенциальную возможность. Не разрушайте ничего. Это вам пригодится.

Вы можете развивать железнодорожную систему в несколько стадий. Вы можете немедленно положить рельсы, потом приспособить их для движения с высокой скоростью, а затем — для движения с использованием магнитных принципов. Вы создаете коридор от Санкт-Петербурга до Москвы, а потом через Свердловск в Среднюю Азию. Если ехать со скоростью 500 км/час, если располагать вагонами такого типа, которые можно загружать и разгружать, не ожидая в течение целого дня, если использовать радиационные отходы для обработки продуктов с целью предохранения их от порчи, то какие перемены одним только этим можно было бы произвести в российской экономике? Ведь если двигаться со скоростью 500 км/час, то так ли уж долго добираться от Москвы до Владивостока?

Теперь что касается ядерной индустрии. Русские проекты ядерных предприятий имеют недостатки. Но у вас есть российская ядерная индустрия. В Германии есть хороший проект у «Асиа-Браун-Бовери». Новые, еще не использованные проекты имеются и в США. Во многих отношениях хороши и французские проекты. Ядерная индустрия способна сделать свою работу. Остается — бетон, агрегат, сталь и тому подобное.

К.: Главная проблема для России сейчас — иметь такое правительство, такую власть, которая осознавала бы все эти мероприятия в качестве первейшей потребности.

Л.: Прежде всего вы должны распространить эту идею в народе, добиться поддержки избирателей. Вы не можете нашептывать правительству, вы должны сделать идею достоянием народа.

У вас есть бывшие военные в отставке: летчики, инженеры, танкисты. В вашей стране существовала всеобщая военная служба. Лучшие ее представители имеют техническую военную подготовку. Вы сохраняете ядро научной интеллигенции, лучшей и самой многочисленной научной интеллигенции в мире. Людей, которые понимают все это. Теперь возьмем проблему России, где зимой холодно и зимы очень долгие. Как в этих условиях выращивать продовольствие? Вы хотите, чтобы у вас в Мурманске зимой была клубника? Как? Ну если вы располагаете дешевой энергией, тогда можно выращивать клубнику в помещении. Методами гидропоники.

Самая серьезная проблема в том, что все эти профессора экономики ничего не знают об экономике.

К.: Вообще все профессора или наши, в России?

Л.: Фактически все. Сегодня все. Почему? Да из-за того, как они определяют прибыль. Для большинства таких людей, какими являются советники Гайдара, прибыль — это то, что вы украли. Для других — это то, что вы имеете в результате торговли. Для иных — арендная плата. Не лучшим образом понимал это и Маркс. Истинный источник прибыли, или истинная прибыль — это возрастание производимого продукта по сравнению с потребляемым в процессе производства. А как этого добиваются. Посредством совершенствования производительной силы труда. Как же это достигается? Посредством научно-технического прогресса.

Итак, базовая формула, без которой никакое решение невозможно, это взять известный потенциал, имеющийся в России, и мобилизовать (не разрушать!) его на эти цели. Всякий раз, когда обеспечивается эффективная занятость в сфере технологии, вы решаете проблему.

К.: Насколько все это выгодно нынешней диктатуре, которая установилась в России? Насколько это может соответствовать ее планам и интересам?

Л.: Совсем не может. Конечно, в определенном смысле, под давлением, под политическим давлением вы можете заставить диктатуру что-то делать.

К.: Но кто и как может «давить», если у нас не действуют политические права и свободы?

Л.: А что если опора этой диктатуры ослабевает? Что из себя представляет Ельцин? Ельцин — это человек, который смотрит на себя, как на ловкого вора, привыкшего к существованию заморского хозяина. Он — ничто.

К.: Он так не считает.

Л.: Сейчас его может ничто не волновать, но уже в самое ближайшее время он начнет об этом беспокоиться. Он поймет, что хозяин покидает его. Поймут это и остальные. Возьмем август 1991 года. Что тогда произошло? У вас была Горбачевская диктатура, которая пыталась что-то делать. Почему? Это, в сущности, была реакция на ту же самую проблему — политику, диктуемую извне. С тем же сталкивается Ельцин и Россия сегодня. Горбачев не хотел и не мог это сделать, следовательно для этой цели он имел еще кого-то. Он ушел в сторону, надеясь что его замысел сработает и даст ему лучшие позиции в торге с Вашингтоном. Именно здесь, я полагаю, заключается ответ на Ваш вопрос о сегодняшнем дне: как сделать, чтобы диктатура действовала? Да, это была диктатура и он отреагировала, как была способна.

Дело в том, что иногда трудно убедить кота нести седло для лошади. Это был как раз тот случай, когда кот попытался, потому что не имел принципиальной концепции.

С моей точки зрения, главное это то, что русская интеллигенция или, по крайней мере, деятельная часть ее, не знала, что делать, чем можно было затем «обмануть» диктатуру.

К.: Я смутно себе представляю возможность воздействовать на режим Ельцина, как в прошлом и на режим Горбачева, снизу, поскольку эти режимы — не демократические. Они репрессивные, диктаторские, опираются в основном на поддержку Запада, как это по-моему, уже всем очевидно. С какой стати они будут выполнять пожелания и требования общества?

Л.: Я бы не возразил такой точке зрения. Однако в нашем деле всегда надеешься на оттепель и нужно должным образом быть готовым войти в оттепель.

К.: А что ее предвещает у нас, эту оттепель?

Л.: Трудность как раз не здесь, а в том, как в действительности вы готовитесь к этой возможности? В 1991 году не было никакой подготовки. Для 1991 года было характерно сильное недовольство российского населения ухудшением жизни, происшедшим за два предыдущих года с 1989 года. Перестройка была хороша на вкус, но плохо переваривалась желудком. Частью этого является и сам феномен Ельцина. Я отчетливо помню Ельцина у Белого дома, хотя я все это время и находился в тюрьме, как Вы знаете. Но некоторые вещи можно видеть даже отсюда.

К.: До какой степени это было серьезно и искренне, а до какой — спектаклем, в котором Ельцин, быть может и сам того не сознавая, сыграл главную роль? Ведь практически получается, что сам Ельцин продолжил ту же линию, которую ранее вел Горбачев, линию на сохранение власти тех же людей?

Л.: Несомненно. Его роль проста. Ельцин напоминает сентиментального сутенера, который любит ходить на субботние концерты и время от времени даже посещает церковь. Не следует переоценивать этого человека. Он — аппаратчик.

Но что происходит с Россией? Поэтому забудьте о нем. Он — только романтический глупец, этот алкаш, там, у «Белого Дома». Что случилось с Россией, с Москвой в августе 1991, в ноябре этого года? Ельцин — это только симптом. Все говорили: Горбачев, Горбачев. О! Его жена носила туфли «от Гуччи», сумочки «от Гуччи» и тому подобное. А ведь он был первым Генеральным секретарем, когда-либо назначавшимся королевой Англии. Так вы получили гласность, перестройку и так далее и тому подобное. Одно и то же. Одно и то же. К чему все это сводилось? «Мы берем идеи с Запада! Мы берем идеи с Запада!».

В августе-сентябре 1991 года русские сказали: «Мы больше в Вас не нуждаемся. Мы будем брать идеи с Запада самостоятельно». Но тогда все эти ваши аппаратчики от номенклатуры заявили: «Мы провели много времени в Нью-Йорке. Мы дадим Вам эти идеи». А где же русские идеи? Где? Итак, вы говорите о демократии, но это еще ничего не значит.

К.: Правильно. В том-то и дело. Даже в августе 1991 года люди ничего не решали. Все решала номенклатура. Люди же были допущены в эти события ровно настолько, насколько было необходимо убедить Запад, что это действительно демократическая революция.

Л.: Определить, что здесь главное — вот проблема. Слово «демократия» ничего не значит. Значащим является право индивидуума как субъекта права, защита семьи, право людей иметь семьи. А прежде всего, право самостоятельно, по собственному разумению участвовать в процессе управления.

Все революции, как правило (кроме крестьянских восстаний), принимают форму революций, руководимых студентами. Это происходит по очень простой причине. Это касается и «хороших», и «плохих» революций. Почему? Потому что в определенные моменты процесса, общественного процесса, общеобразовательного процесса, переживаемого людьми, находящимися в расцвете юности, они получают идеи. Это процесс, через который я пару раз прошел непосредственно, — сначала в тридцатые годы и в период войны, а затем, будучи учителем. Способность юношества и более зрелой интеллектуальной молодежи вести нацию за своими идеями не должна недооцениваться. И в процессе обучения молодежи вы обнаруживаете, что люди, которые обучают, кто непосредственно вовлечен в этот процесс, испытывают эмоциональный подъем и возрождаются.

К.: Наша беда состоит в том, что молодое поколение предпочло быть купленным номенклатурой, чем занимать честную позицию.

Л.: Вот это я и называю ложью. Лживость ведет к карьеризму. Например, в послевоенный период в Германии. Система образования в Германии вплоть до 1970-1972 гг. основывалась еще на гумбольдтовских стандартах. К Гумбольдту вернулись в результате восстановления немецкой системы образования после Гитлера. Перед Вами процесс. Вы имеете тех, кто начал этот процесс до 1955 г. в Германии, с 1947-1948 до 1955 годов при раннем Аденауэре. Они были людьми, преданными делу. Затем — поколение 1955 года, которое пришло в университеты, в 1955, 1960 и позже. Это были карьерные оппортунисты. Затем, вплоть до 1968-1970 гг., мы имели людей, которые получили классическое образование, они были хорошо образованными людьми. Потом, после реформы Брандта, все это было уничтожено, и теперь мы имеем там, как и в США, невообразимую аморальность и тупость.

К.: Почему это произошло?

Л.: Из-за того, что с этим согласились родители. Я ушел на войну. Не очень серьезную войну в Бирме. Опасность быть убитым была очень невелика, но все же я был не дома. Во время войны я видел условия жизни в Индии. Я понял: мы больше не можем это терпеть. Мы не будем иметь безопасного мира, пока люди так страдают. Я также видел, как коммунистическая партия Индии по указаниям Сталина в сотрудничестве с Черчиллем предавала Индию. Многие солдаты рядом со мной разделяли мои взгляды, что мы не должны позволить, чтобы мир оставался таким и дальше.

Но когда я вернулся, большинство людей очень скоро стало оппортунистами. Им стало страшно. Они хотели заработать, иметь успех. Атмосфера нравственного долга улетучилась из их жилищ.

Происшедшее, объяснялось тем, что они выросли без понятия о моральном долге, который способствует полноценной интеллектуальной жизни. Они имели трех родителей: мать, отца и телевизор. Они стали мелкими, не столь невежественными, как сегодня, но в послевоенный период я увидел, как население США вырождается.

Но тем не менее, я видел, что я успел совершить с несколькими друзьями. Мы могли потрясти мир... Они хотели убить меня, но что-то не получилось, поэтому они поместили меня сюда. Но все в порядке. Я делал то, что должен был делать, хотя и недостаточно. Недостаточно.